Сравнительно недавно английский критик Роджер Кардинал объединил одним термином все многообразие другого искусства: примитив, искусство автоди-дактов и детей, различных этнических образований и групп с ограниченными (в самом широком смысле) возможностями и т.д. Этот термин – outsider art. Он стал конвенциональным. В русском переводе, возможно, возникают некие негативные коннотации: физическая и социальная маргинальность и прочее. Изначально их нет. Речь идёт об искусстве «со стороны». Вне сложившегося арт-истеблишмента. Существующее параллельно с ним. Рядом. Но прежде всего – рядом со зрителями.
Есть ещё такой важный момент. За полтора века взаимоотношений передового (не только авангардного, но и вообще не традиционалистского, ищущего) с тем, что мы теперь называем outsider art, позиция первого по отношению ко второму была всё-таки, возможно неосознанно, прагматичной. Его поддерживали, из его среды рекрутировали великих художников-примитивистов, но прежде всего его использовали: для того, чтобы промыть собственное зрение, освободиться от стереотипов, подпитаться непосредственностью. Сегодня ситуация изменилась. Contemporary art настолько освободилось от любых цензов, что охотно принимает всех. Другое дело – дальнейшая реализация. Художник вправе считать себя принадлежащим современному искусству, никто не возьмётся оспаривать этот статус. Правда, практика показывает, что это статус деятельности, а не результата, маргинализация здесь не знает пределов. Всё важнее становится институциональная сторона: включенность в арт-истеблишмент, в рыночные, социально-иерархические, масс-медийные механизмы.
Так что outsider art характеризуется прежде всего свободой от «большого» арт-истеблишмента. Свободой не от тех факторов, которые играли роль прежде,
а именно от него – в роли Старшего Брата.
Конечно, этот род искусства имеет свою социализацию: есть соответствующие специализированные музеи, арт-ярмарки, коллекции, журналы типа «Raw Vision». Если иметь в виду нашу российскую ситуацию, то эту социализацию ещё предстоит создавать. В СССР, надо признать, были попытки поддержать, как тогда это называлось, самодеятельное искусство.
Я, ребенком, помню, какое впечатление произвела на меня выставка пожилой ленинградки, всю жизнь проработавшей дантистом (кажется, её фамилия была Гуревич) в Доме самодеятельного творчества (кажется, так). Коты, собаки, на-тюрморты с сиренью, что-то ещё, такое же домашнее, непритязательное – но феерическая выразительность, витальность запомнились на всю жизнь! Отец
с друзьями-художниками зачастили на выставку: что-то открывалось им, недоступное выученикам Академии. Была и другая форма работы с «примитивами»: два-три искусствоведа, беззаветно поддерживавших найденных ими примитивистов, пытались придать им статус настоящих художников. Два-три имени осталось, обросло монографиями. Но в целом огосударствлению этот материал не поддался. И не поддастся сегодня. От благотворительности и социальной поддержки не уйдешь, по крайней мере, при создании минимальной инфраструк-туры. Но и рыночная составляющая необходима – нужно создавать культуру собирательства outsider art: галереи, ярмарки, коллекции. Речь не о больших деньгах, кстати, как и на Западе. Как раз неопределенность ценообразования в «большом» арт-истеблишменте, его зависимость от экспертных оценок там стимулирует обращение к «другому искусству». Всё-таки собственный выбор никто не отменял! «Другое искусство» приближено к зрителю именно своей демократичностью: выбор здесь не зависит от опосредований (экспертов, институций, прессы). Здесь тот случай, когда работает принцип личного: близкое-неблизкое.